Флёр - Страница 120

120

Флер была рада представившейся ей здесь, в Курном, возможности продолжать свою благотворительную деятельность. Она обходила крестьян, и хотя некоторые из них относились к ней подозрительно и даже враждебно, большинство же с радостью принимали от нее помощь и советы, особенно в том, что касалось здоровья и гигиены. Это наполнило ее жизнь сознанием своей полезности, без чего она чувствовала внутри пустоту и свою невостребованность. Головные боли на нервной почве, которые время от времени досаждали ей в Санкт-Петербурге, прошли, как и приступы безотчетной слезливости и раздражительности. Она чувствовала себя спокойной, здоровой и почти счастливой.

Флер понимала, что у Людмилы не все обстоит так хорошо. Она казалась вполне умиротворенной несколько дней, но потом на нее находило какое-то безумие — Милочка принималась дразнить собак, доводя их до исступления, или начинала ругаться с Нюшкой, а то, рискуя разбиться, носилась на лошади, как угорелая, не разбирая дороги, или же переворачивала неизвестно по какой причине в доме все вверх дном, что расстраивало слуг и раздражало мужа.

Однажды Людмила разрезала на куски с полдюжины своих великолепных платьев, чтобы, по ее словам, «улучшить их и обновить», но у нее ничего не вышло, и все пошло насмарку. В другой раз Милочке в руки попала зеленая краска, и она тут же начала красить в зеленый цвет все, что попадалось ей под руку. Первыми в ход пошли ее белые муслиновые ночные рубашки и носовые платки Карева. Ее остановили только тогда, когда она докрашивала в этот нелепый цвет нещадно орущую белую домашнюю кошку по кличке Милка.

Тогда Флер впервые увидела, как разозлился по-настоящему Карев. Она не только испортила все его носовые платки и рубашку, но залила краской книги, к тому же граф терпеть не мог жестокого обращения с животными, он очень любил кошек. Холодным тоном, едва сдерживая охвативший его гнев, он выбранил Людмилу, но это было еще страшнее — уж лучше бы он сразу дал волю своей ярости. Несчастная, взъерошенная Милка пыталась языком слизать краску, но прекратила это занятие, почувствовав, какой у нее отвратительный вкус.

Милочка выслушала его молча, надувшись, словно обиженный ребенок перед родителями. Потом вдруг расплакалась, и запал у Карева тут же прошел. Граф сразу замолчал — такого он не ожидал. Через несколько секунд, заметив, как сильно поцарапала ей руки кошка, сопротивлявшаяся такой метаморфозе, Карев, бережно взяв их, начал ее утешать. Он послал за борной кислотой и горячей водой, чтобы самому обработать глубокие царапины.

Флер с тревогой воспринимала эти вспышки и объясняла их только скукой. Людмила, — думала она, — всегда жила в большом городе. В этом уединенном оторванном от цивилизации уголке у нее не хватило душевных сил, чтобы свыкнуться с новой для нее жизнью. Поэтому она старалась, как могла, развлечь Милочку — каталась с ней верхом, заставляла ее читать, чтобы расширить свой кругозор и не тратить все время на возню с собачками. Флер даже попыталась заинтересовать ее своей благотворительной работой среди крестьян. Но здесь Милочка неожиданно оказала ей решительное сопротивление. Она стала графиней, — отвечала Людмила, — не для того, чтобы проводить свое время в обществе крестьян, перевязывать им раны и учить их детишек читать и писать.

Однажды в воскресенье днем Флер с Каревым сидели в тени на веранде, а Милочка играла на фортепьяно в комнате. Они о чем-то беседовали. Флер постоянно убеждала Людмилу, что она должна регулярно заниматься музыкой, но, вероятно, у нее не было призвания. Стоило ей сыграть половину пьесы, как она тут же переходила к другой. Она постоянно фальшивила, нарушая музыкальную гармонию, не соблюдала заданного ритма.

Одна из служанок недавно ночью переполошила весь дом своими воплями. Она утверждала, что видела перед собой привидение, и вот теперь Флер с Каревым спокойно обсуждали природу сверхъестественных явлений. Граф сидел в кресле-качалке, совершенно расслабившись. Кошка, уютно устроившись у него на коленях, чуть слышно посапывала. Флер блаженствовала, находясь с ним рядом. Она получала удовольствие от того, что просто смотрела на него. Дальше, за пределами веранды, было так жарко, что даже цикады прекратили свой треск, а длинные темные тени от деревьев казались неподвижными.

— Но ведь нельзя доказать, что все это не так, — говорила Флер. — А что ты скажешь по поводу святых? О чудесах? Неужели ты отвергаешь все то, что нельзя поймать и посадить в ящик?

— Для объяснений таких явлений существует авторитетная наука, — возражал граф. — Ты хочешь, чтобы жизнь была значительнее, чем она есть на самом деле. Ты хочешь от нее больше того, что она может дать.

— А ты нет?

Он улыбнулся.

— Может быть, когда-то и хотел пару раз. От этого устаешь, понимаешь? Нужно приложить массу усилий, чтобы наполнить многие вещи определенным смыслом.

— Но если отказаться от попыток, то что произойдет? Разве мы не для того созданы, чтобы попытаться отыскать больше, чем мы видим, чем существует перед нашими глазами. Мы ведь не животные, чтобы только есть, размножаться, умереть, не оставив после себя никакого следа.

— Да, вижу, ты вошла в раж, — засмеялся он, — к тому же сейчас очень жарко! Поэтому я не собираюсь больше спорить и во всем уступаю тебе.

В комнате Людмила прекратила играть. На пороге появился Егор. Он поклонился хозяину.

— Прошу прощения, господин, — к дому приближается всадник. По-моему, это императорский фельдъегерь.

120